Тынянов.
Советский писатель Юрий Тытнянов считал себя прежде всего литературоведом. Писал серьёзные, научные работы со множеством сложных специальных терминов. А о его мастерстве рассказчика знал лишь небольшой круг близких друзей. Тынянов даже обижался, когда первое его умение противопоставлялось второму. Однажды небольшое, малоизвестное ленинградское издательство попросило Тынянова написать короткую биографию поэта-декабриста, друга Пушкина В. Кюхельбеккера. Тынянов взялся за работу с неохотой и только по причине бедности. Однако увлёкся и написал в четыре раза больше, чем требовалось, причём набело, не справляясь в архиве. Все знания были у него в голове. Так родился знаменитый роман Ю. Тынянова «Кюхля».
Репин.
Великий художник Илья Репин был и великим тружеником. Многие картины свои он переписывал все, без остатка по 10-12 раз. То не устраивал его поворот головы кого-то из персонажей, то жест, то выражение глаз. И если в картине было, скажем, восемь фигур, то на самом деле их было написано им в десятки раз больше. А бывало, что и уничтожал картину, создававшуюся им несколько лет с тем, чтобы назавтра приступить к ней снова. Во время работы Репин после каждого мазка отходил от картины довольно далеко посмотреть, что получилось, ведь рассчитаны они были на дальнего зрителя, потом возвращался, снова отходил. И так за рабочий день вышагивал перед холстом по несколько миль.
Современниками было замечено, что люди, чьи портреты создавал Репин, а считался он популярным портретистом, тотчас оставляли этот мир. Написал Мусоргского — тот умер, Пирогова — последовал примеру Мусоргского, умерли Писемский, пианистка Мерси де Аржанто, только собрался изобразить Тютчева, он заболел и вскоре скончался. «Илья Ефимович! — обратился как-то в шутку к художнику литератор Ольдор — напишите, пожалуйста, Столыпина» (это сегодня Столыпина возводят на пьедестал, в те годы сограждане его не жаловали). Тогда Репин отмолчался, но через несколько месяцев и в правду получил заказ от Саратовской думы писать премьер-министра. И едва закончил портрет, Столыпин был застрелен в Киеве.
Прежде, чем приступить к картине на историческую тему, Репин тщательно изучал ту эпоху. Он считал невозможным допустить хотя бы одно искажение от бытовой или исторической правды. Например, создавая «Запорожцев», он до такой степени проникся жизнью Украинской сечи, что, по мнению профессора Д. Яворницкого — ведущего специалиста-историка в этой теме — приобрёл знаний не меньше, чем у него самого.
Хлебников.
На даче К. Чуковского Куоккала под Петроградом часто собирались художники, писатели, журналисты, артисты. Бывал там и поэт-футурист Велемир Хлебников. Он был очень молчалив, в шумной компании умел просиживать часами, не проронив ни слова. Как-то Репин обратился к нему: «Надо бы написать ваш портрет». Хлебников ответил: «Меня уже рисовал Давид Бурлюк (ещё один футурист )» Помолчал и добавил: «В виде треугольника». И после новой паузы: «Но вышло, кажется, не очень похоже»
Шкловский.
Известный советский писатель и литературовед В. Шкловский в 1917 году состоял активным членом партии эссеров, представлял Временное правительство на фронтах Первой мировой, поднимал в атаку батальон, был ранен, награждён Георгиевским крестом. В 1922 году сумел избежать засады чекистов, пытавшихся его арестовать, ушёл в Финляндию, перебрался в Берлин. Оттуда 1 923 году отправил во ВЦИК письмо с просьбой о разрешении вернуться. Получил его и до конца дней оставался лоялен Советской власти. Говорил: «Когда мы уступаем дорогу автобусу, то делаем это не из вежливости».
Из воспоминаний Шкловского о 1917 годе.
«Все знали, что наступление будет. И шёл опрос представителей частей: пойдут ли их части в бой?… Странно было слушать, как подробно обсуждался план наступления на собрании более чем в сто человек. В Станиславове перед самым наступлением были собраны члены ротных комитетов ударной группы и тоже обсуждали наступать им или не наступать. Я не говорю уже о митингах в самих окопах в нескольких десятках шагов от противника».
О 1919 годе.
«Жили ужасно. Спали в пальто, покрывались коврами, особенно гибли люди в домах с центральным отоплением. Друг мой жил посреди комнаты между четырьмя стульями, покрытыми брезентом и коврами. Залезет, надышит и живёт. Электричество туда провёл. Там написал работу о родстве малайского языка с японским.
Мои старые знакомые жили в доме на одной аристократической улице. Топили сперва мебелью, потом полами, потом переходили в следующую квартиру. В доме, кроме них, никого не было.
В одном московском доме жила военная часть. Ей было отведено два этажа. Но она их не использовала, а сперва поселилась в нижнем. Выжгла этаж, переехала в верхний, пробила в полу дырку в нижнюю квартиру, квартиру заперла, а дырку использовала, как отверстие уборной. Предприятие это работало год.»
Шкловский был очень остроумным человеком. «Видел карточку Федина (писатель такой). Сидит за столом между статуэтками Гоголя и Толстого. Сидит — привыкает».
В 30-е годы во время поездки на строительство Беломорканала на вопрос чекиста, как он здесь себя чувствует, ответил: «Как живая черно-бурая лиса в меховом магазине». На Беломорканал Шкловский попал не случайно. Статьей с требуемыми властью выводами надеялся спасти арестованного брата. Не вышло. Тот так и умер в заключении.
Шульгин
Правый политик начала ХХ века В. Шульгин придерживался взглядов современных тягнибоков и К. «По ночам на улицах Киева наступает средневековая жизнь. Среди мертвой тишины и безлюдья вдруг начинается душераздирающий вопль. Это кричат жиды…» — писала в 1919 году редактируемая им газета «Киевлянин». Но во время процесса Бейлиса Шульгин встал на сторону защиты. В 1914 году во Львове он встретил старого еврея. Тот сказал: «Я хочу, чтобы вы знали… Есть у нас такой… Он на целый свет. Так он назначил день и час… По всему свету! И по всему свету, где только есть евреи, что веруют в Бога, в этот день и час они молились за вас!» «Когда иногда я бываю очень беден, я говорю себе: «Ты богат. За тебя молились во всем мире…И мне легко» — писал Шульгин впоследствии.
Горький.
В первые года Советской власти Максим Горький, пользуясь дружбой с В. Лениным, многих людей буквально спас от гибели. Одних вызволял из тюрем ЧК, другим предоставлял работу в своих литературных проектах, для кого-то хлопотал о пайке, вязанке дров, паре сапог.
Однажды малоизвестная поэтесса попросила его помочь достать молоко, она недавно родила. «Чёрт их знает — говорил Горький — нет ни дров, ни света, ни хлеба, а они, как ни в чём не бывало — извольте». Но записку написал: «Разрешается молочнице такой-то возить молоко жене Максим Горького (такой-то)». Таких «жен», «сестёр», братьев» в ту пору было у Горького множество. «Какая большая у Горького семья!» — поражался продовольственный чиновник.
В 1916 году в гостях у Репина собралась разная публика, в том числе офицеры, недавно вернувшиеся с фронта. Заговорили о войне. Горький сначала слушал, потом сказал с чувством: «Сколько полезнейших мозгов разбрызгивается зря по земле каждый день… французских, немецких, турецких… да и наших, тоже не дурацких…». Неожиданно худосочный поручик стал фальцетом выкрикивать, что Горький пораженец, предатель, агент кайзера Вильгельма II. Репин был в отчаянии, но Горький только усмехнулся угрюмо: «Ничего, Илья Ефимович, я привык».
В те годы Горький завёл себе папку, куда складывал письма читателей. Среди было немало от таких вот «патриотов». В некоторые была вложена петля из тонкой бечёвки, иногда уже смазанная мылом. Все письма Горький внимательно читал и даже … редактировал. К. Чуковский видел одно такое: ругательства Горький оставил, остальному придал литературный вид.
«Жаден я на редактуру» — говорил Горький. Красно-синий карандаш был у него всегда на- готове. Даже читая газеты, он иногда что-то там выправлял. Как-то Горькому прислали большую рукопись с вопросом, годится ли она для публикации. Утром он вернул её, всю исперщлённую правками, и с резюме «Не годится».
Кони
Выдающийся русский судебный деятель А. Ф. Кони встретил Октябрьскую революцию в очень почтенном возрасте. Званий сенатора, академика, действительного статского советника, члена Госсовета он, естественно, лишился и остался без средств. Зарабатывал чтением лекций рабочим и солдатам. Семидесятипятилетний старик с больными ногами, на костылях ковылял по улицам в самые отдалённые концы Петрограда, чтобы за двухчасовую лекцию разжиться селёдкой, кусочком хлеба. И не раз сердобольные женщины пытались дать ему милостыню, когда он по пути присаживался отдохнуть.
Именно в ту пору он написал письмо Луначарскому: «Ваши цели колоссальны. Ваши идеи кажутся настолько широкими, что мне это кажется гигантским, рискованным, головокружительным… Я верил и верю в Россию, я верил и верю в гиганта, который был отравлен, опоен, обобран и спал. Я всегда предвидел, что, когда народ возьмет власть в свои руки, это будет совсем в неожиданных формах, совсем не так, как думали мы, прокуроры и адвокаты народа. Так оно и вышло».
Если о письме узнал Ленин, он наверняка ещё более уверился в своём мнении, что «интеллигенция — г…но»